Оддблад Грей улыбнулся. В каком-то смысле преподобный нравился ему. Радовало его приподнятое настроение, живость, с которой он расхаживал по кабинету, фыркая от смеха при виде особых мемориальных досок, пепельниц с видами Белого дома, он даже обошел письменный стол и как бы в шутку взял несколько листов бумаги с грифом Белого дома, но Оддблад Грей забрал их. Он не доверял преподобному.

Много лет назад они были близкими друзьями, однако потом разошлись из-за политических разногласий. Преподобный стал для Оддблада Грея слишком шумным, слишком революционным. Грей верил в то, что неграм можно найти место в соответствующей социальной структуре. Они спорили по этому поводу множество раз и оставались друзьями, а иногда и союзниками. Различие между ними определил преподобный: «Твоя беда, Отто, – сказал он однажды, – в том, что у тебя есть вера, а у меня ее нет».

В этом и была зарыта собака. Преподобный облачился в одеяние священника подобно тому, как рыцарь перед поединком надевает на себя доспехи. Никто не рискнет обозвать человека, служащего церкви, лжецом, вором и прелюбодеем ни по телевидению, ни даже в самой захудалой газетенке. Америка и ее средства массовой информации с величайшим почтением поддерживали авторитет церкви. Действовал инстинкт страха перед неведомой силой, а также то обстоятельство, что церкви всех вероисповеданий обладали огромными финансовыми возможностями и содержали высокооплачиваемых лоббистов. Специальные законы освобождали доходы церкви от налогов.

Оддблад Грей знал все это и на людях вел себя по отношению к преподобному Бакстеру Фоксуорту с величайшим уважением. Но когда они оказывались с глазу на глаз, то, поскольку были старыми друзьями, и поскольку он знал, что Фоксуорт не испытывает никаких религиозных чувств, Грей мог вести фамильярно. Кроме того, в течение многих лет они не раз оказывали взаимные услуги и прекрасно понимали друг друга.

– Преподобный, – сказал Оддблад Грей, – я собираюсь оказать тебе услугу и прошу тебя о том же. Ты достаточно умен, чтобы понимать, что мы живем в очень опасное время.

Преподобный улыбнулся:

– Не трави дерьмо.

– Если ты будешь продолжать буйствовать, то можешь попасть в серьезную беду. Национальная безопасность становится сейчас предметом особого внимания правительства, и если ты затеешь какие-нибудь беспорядки и демонстрации, тебе не поможет даже Верховный суд. Именно сейчас ФБР, Служба безопасности и даже ЦРУ задают разные вопросы, особенно интересуясь тобой. Такова услуга, которую я тебе оказываю. Притихни.

– Я благодарен тебе за это, Отто, – теперь преподобный посерьезнел. – Дела настолько плохи?

– Да, – ответил Оддблад Грей. – Страна охвачена паникой после взрыва атомной бомбы. Народ одобрит любые репрессивные меры правительства. Они не потерпят никакого намека на бунт против власти. Забудь сейчас о конституции. И не воображай, что этот твой бедненький адвокат сможет выкинуть один из своих фокусов.

– Старина Уитни Чивер III, – хихикнул Фоксуорт. – Как я люблю этого человека! Ты когда-нибудь видел его по телевидению? Клянусь Господом Богом, он выглядит больше американцем, чем звездно-полосатый флаг. Напечатай его имя и физиономию на денежных купюрах и сам Шейлок примет их. Он умен и искренен. Он один из лучших адвокатов в стране. Он любит всех, кто нарушает закон, особенно если это делается во имя социального прогресса, или когда речь идет об ограблении бронированной машины и убийстве трех охранников. Он может изобразить подсудимых этакими Мартинами Лютерами Кингами и при этом даже глазом не моргнет. Вот за что я люблю его.

– Не доверяй ему, – посоветовал Оддблад Грей. – Если в ход пойдут крутые меры, его первого схватят.

– Схватить Уитни Чивера III? – недоверчиво переспросил Фоксуорт. – Это все равно что посадить за решетку Авраама Линкольна.

– Не доверяй ему, – повторил Оддблад Грей.

– А я никогда и не доверял ему, – отозвался Фоксуорт. – Он представляет собой худшую смесь. Он и белый, он и красный. Теперь он больше черный, чем белый. Но я знаю, что он больше красный, чем черный.

– Я хочу, чтобы ты притих, – сказал Оддблад Грей. – Я хочу, чтобы ты сотрудничал с администрацией. Потому что произойдут новые события, которые тебе понравятся. Так что побереги свою задницу.

– Не беспокойся о моей заднице, – ответил Фоксуорт. – Я знаю достаточно, чтобы залечь сейчас. А какую услугу я могу оказать тебе?

– Я собираюсь войти в правительство, – сказал Грей. – И знаешь, в качестве кого? Министра здравоохранения, образования и социального обеспечения. И я буду иметь мандат на мои преобразования. Ни один человек в этой стране, черный он или белый, никогда не будет голодать, никогда не будет лишен медицинской помощи, всегда будет обеспечен жильем.

Фоксуорт присвистнул и улыбнулся Грею. Все то же старое дерьмо с обещаниями.

Сотни тысяч новых рабочих мест. Братец, мы с тобой вместе будем творить великие дела. Мы должны поддерживать друг друга.

– Будь уверен, – отозвался Оддблад Грей. – Но веди себя тихо.

– Я не могу в таких обстоятельствах вести себя тихо, – вырвалось у Фоксуорта. – И вообще, Отто, я ведь знаю, что в принципе ты на нашей стороне, но почему ты такой трусливый, ты такой трусливый, ты, такой черный негр? Почему ты такой осторожный, когда знаешь, что все идет неправильно? Почему ты не с нами на улицах и не дерешься вместе с нами?

На этот раз Фоксуорт говорил серьезно, без поддразнивания.

– Потому, – пожал плечами Оддблад Грей, – что придет день, когда мне придется спасать твою задницу. Послушай, преподобный, мне приходится то и дело выслушивать Артура Викса, который распространяется насчет Израиля, и как мы должны его поддерживать. И что нельзя допустить нового истребления евреев. И каждый раз я хочу сказать ему, что если в нашей стране будут концентрационные лагеря и печи, то окажутся там не евреи, а мы, негры. Неужели ты не понимаешь? Если произойдет какая-нибудь катастрофа, если мы потерпим поражение в войне или еще что-то случится, в этой стране козлами отпущения окажутся черные. Ты можешь увидеть это в кино, прочесть в книгах. Конечно, это не провозглашается открыто, до такого они еще не дошли, ведь они не так прямолинейны, как ты со своими выкриками против белых. Однако, именно этого я все время боюсь.

Преподобный слушал его очень внимательно, привалившись грудью к большому письменному столу и уставившись в глаза Оддбладу Грею.

– Позволь мне сказать тебе, – сердито заявил он, – что наши братья не пойдут в эти лагеря, как шли евреи. Мы сожжем города дотла, они сгорят вместе с нами.

– Ты никогда не узнаешь, откуда тебе нанесут удар. Ты даже понятия на имеешь, на что способно правительство, которое может использовать силу власти, обман, раскол в обществе, откровенную жестокость. Ты об этом и представления не имеешь.

– Конечно, не имею, – согласился преподобный. Парни вроде тебя будут выполнять роль козла-иуды, который ведет за собой стадо на бойню. Ты это сейчас и практикуешь.

– Пошел ты знаешь куда, – прервал его Грей. – Я говорю об одном шансе из тысячи. А теперь об услуге, которую ты мне окажешь. Кеннеди будет вновь баллотироваться. Нам нужно, чтобы он победил таким большинством голосов, какого еще не бывало в истории Соединенных Штатов, и чтобы он получил нужный ему конгресс.

Уитни Чивер III был блестящим, стопроцентным американским адвокатом, твердо считавшим, что Соединенные Штаты должны иметь иное правительство. Он верил в коммунизм, верил в то, что капитализм представляет собой сейчас страшное зло, что погоня за деньгами стала неизлечимым заболеванием человеческой психики. Но при этом он был цивилизованным человеком, умел наслаждаться радостями жизни, классической музыкой, изысканной французской кухней, литературой, уютом хорошо обставленного дома, рисованием и молодыми девушками. Он вырос в богатстве и радовался этому, но еще ребенком заметил, как унижены слуги, поставленные в подневольное положение, и судьба которых зависела от прихотей его отца и матери. На всем, что доставляло ему радость в жизни, лежала грязная печать крови и дерьма.